Статья посвящена развитию исследований памяти (memory studies) как исследовательского поля. Принято выделять три волны в изучении памяти, последняя из которых, начавшаяся в конце 1990-х годов, продолжается до сих пор. В качестве признаков исследовательского поля можно выделить такие сложные составляющие, как уровень, метод, объект анализа, а также институциональную структуру, способную этот анализ организовать, и критерии оценки результатов. Автор анализирует эти составляющие, подробно рассматривая функционирование самого понятия «память», возможность применения методов естественных наук к его изучению, а также уровень институционального развития memory studies . Свидетельством выхода направления из диагностированного в конце 1990-х годов кризиса можно считать основание специализированного журнала (2008), ассоциации (2016) и популярность образовательных программ по тематике памяти.

В статье представлен обзор исследований наследия, а также анализ конкретных ситуаций (case studies) и методов, одинаково актуальных для изучения наследия и политики памяти. Авторы, заложившие основы дисциплины Heritage Studies, настаивали на том, что прошлое является конструктом, которое в виде наследия повсеместно используется в идеологических и коммерческих целях. Оставаясь верными данному методологическому принципу, работы последних лет значительно расширили понятийный аппарат дисциплины. Восточная Европа представляет интерес для исследований на пересечении наследия и политики памяти как регион с высокой концентрацией конкурирующих нарративов. Однако, как видно из публикаций последних лет, предложить общую рамку развития ситуации с наследием в регионе все еще представляется неразрешимой задачей.

Статья является частью проекта, посвященного конструированию смысловых рамок коллективной памяти о девяностых и нулевых годах XX в. в российском политическом дискурсе. Она анализирует репрезентации опыта девяностых годов в выступлениях В.В. Путина с января 2000 г. по май 2008 г. Автор выделяет четыре способа конструирования смысловых рамок памяти о девяностых годах: 1) критические оценки политики 1990-х годов и ее результатов; 2) конструирование узнаваемых слов-знаков, 3) использование популистской риторики, сочетающей демонстрацию заботы о людях с явной и неявной критикой «других» политиков; 4) воспроизводство нарративов, позволяющих неявно формировать представления о связи между событиями за счет отбора и последовательности эпизодов, а также характеристики действующих лиц. Представляя собственный политический курс по контрасту с предшествующим периодом, В. Путин способствовал формированию мифа о «лихих девяностых» .

Статья посвящена отличиям в политике памяти руководства РПЦ и отдельных представителей церковной интеллигенции в год юбилея Поместного собора Российской православной церкви в 1917-1918 гг. и церковной революции 1917 г. Интеллигенция использует коммеморацию для критики авторитарных практик современного церковного управления, выдвигая на первый план такие принципы Собора, как выборность руководства и вовлеченность общества в церковную жизнь. Официальный дискурс подчеркивает, что главное достижение Собора - восстановление патриаршества, без упоминания важности демократических выборных процедур и решения о приоритете Собора над персонифицированной властью.

В статье предпринимается попытка проанализировать участие Русской православной церкви в формировании и реализации государственной политики памяти в современной России. Автором поставлена задача определить влияние Церкви на государственную политику памяти и описать механизмы ее реализации в контексте взаимодействия религиозных и государственных институтов. Анализируются публичные стратегии Русской православной церкви в отношении прошлого при взаимодействии с системой государственного образования и вооруженными силами, анализируется роль церкви в установлении праздников. Делается вывод о том, что церковь и государство создают не состязательные, а взаимодополняющие каналы социализации при реализации государственной политики памяти.

В статье на основе опубликованных источников и полевых материалов автора рассмотрены несколько проблем места Кавказской войны в исторической памяти адыгов (черкесов) на фоне локализации этого события в большом нарративе Российской Федерации. В СССР начиная с 1950-х годов тема Кавказской войны оказывается на обочине как научного изучения, так и общественного внимания. Историческое содержание самого длительного конфликта в российской истории явно противоречило партийно-идеологическим задачам обеспечения межнационального мира и согласия. Традиция забвения Кавказской войны осталась актуальной и в политике памяти современной России. В то же время для адыгов Кавказская война выступает важнейшим местом памяти, стержнем исторического самосознания. В Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгее наиболее масштабное явление коммеморации в постсоветский период - учреждение Дня памяти адыгов - жертв Кавказской войны (21 мая), но попытки его признания на федеральном уровне безрезультатны. Это стало причиной формирования мемориального разрыва между адыгской этнической группой и большим российским обществом.

После распада Советского Союза начался процесс оформления правых идеологий в России, в ходе которого стали востребованы материалы исторической науки, способные легитимировать данные идеологии. Начался процесс формирования новых политических мифологий. Барон Роман фон Унгерн-Штернберг (1886-1921) стал одной из ключевых фигур подобного мифотворчества. В постсоветский период были предприняты попытки построения вокруг его образа идеологий как евразийской, так и крайне правой ориентации. Политические лидеры самых разных взглядов апеллируют к мифам о бароне Унгерне. Эти мифы в политической памяти в современной России создаются профессиональными историками, публицистами, а также экспертами по эзотерике и мистике. Основная цель этой статьи - рассмотреть механизм формирования образа «нового героя Евразии» на примере канонической биографии барона Унгерна.

Центроориентированность и замкнутость советского пространства превращала приграничные районы в полупустые места абсолютной готовности к конфронтации. В советской картине мира граница воспринималась как источник опасности и пространство столкновения с враждебным миром. Соседство с политическими оппонентами легитимизировало милитаризацию приграничных регионов и продлевало до бесконечности атмосферу Гражданской войны на этом участке территории. Противоречие между политической стерильностью населения и эмоциональной включенностью в защиту рубежей решалось при помощи воспроизведения конфронтационных мифологем, перформативная сила которых состояла в способности смешивать темпоральные режимы и ставить под сомнение фронтирную лояльность местного населения. Статья анализирует позднесоветские дискурсивные практики, описывающие существование вневременных антикоммунистических казачьих сообществ в Монгольской Народной Республике, Китайской Народной Республике и Забайкалье, и их влияние на современные процессы примирения в Восточной Сибири. Отталкиваясь от идей Д. Скотта и Д. Агамбена о перформативной силе государственного описания в категориях исключения, автор пытается уйти от прямолинейной мартирологии раннего социализма, показывая символические аспекты исключения и специфику политической демонологии послесталинского СССР. Теоретической основой статьи стали подходы Д. Скотта к ключевой роли государственного описания в производстве приграничного политического бандитизма и описанная Ги Дебором потенциальная возможность захвата поля официальной идеологии и адаптации ее для собственных нужд.

Европейская интеграция стала ключевой декларируемой геополитической ориентацией Украины и Молдовы в 2000-х годах. Сближение с ЕС предполагает не только требование политических и экономических реформ, но и соответствие «европейским ценностям», к которым, среди прочего, относится и европейская политика памяти. Однако в европейской политике памяти сформировались две во многом противоречащих друг другу тенденции. Первая опирается на создание элементов общеевропейского исторического нарратива и коммеморацию Холокоста, подразумевающую ответственность всех европейцев за эту трагедию. Вторая тенденция, проявившаяся недавно, подразумевает осуждение тоталитарных режимов и фокусируется на страданиях собственного народа. В своем движении в сторону Европейского союза украинские и молдавские политики столкнулись с необходимостью соответствовать и возможностью использовать сначала только первую тенденцию, а примерно с 2009 г. - уже с сосуществованием обеих. В статье проводится сравнительный анализ роли, которую играют две обозначенные тенденции общеевропейской политики памяти в государственной исторической политике в Украине и Молдове. Формирование двух противоречащих друг другу направлений в европейской политике памяти создало пространство для маневра для руководства стран, которые объявили европейскую интеграцию своей геополитической целью. В целом европейская политика памяти стала одним из источников легитимации политических режимов в Украине и Молдове в глазах европейских институтов и в то же время - инструментом внутри- политической борьбы. Ритуальной коммеморацией Холокоста власти Украины и Молдовы пытались прикрыть свои неудачи в сфере политических и экономических реформ. В свою очередь, в условиях неоднозначного отношения к советскому прошлому в Украине и Молдове европейское осуждение тоталитарных режимов стало удобным инструментом для внутриполитических битв. Цели и масштабы антикоммунистических кампаний в обеих странах разные, однако в обоих случаях европейские решения служат одним из способов легитимации «войн памяти». Вместо того чтобы служить объединяющим фактором, как это изначально задумывалось, европейская политика памяти нередко становилась одним из элементов, стимулирующих внутренние конфликты в Украине и Молдове.

Статья посвящена анализу процесса декоммунизации в постсоветской Украине. Автором рассматриваются основные этапы декоммунизации, отношение к данному процессу государства и общества. Отдельно исследуются основные типы изменения названий, по которым «декоммунизировались» имена населенных пунктов. Важную роль в данном процессе сыграл Украинский институт национальной памяти, ставший инициатором так называемых мемориальных законов и куратором их последующей реализации. Сосуществование в публичных пространствах населенных пунктов советского символического наследия и символов независимой Украины закончилось наполнением советских символов новым значением. Советское наследие было маркировано как форма присутствия России в роли врага внутри страны. Таким образом, после 2013 г. советское прошлое оказалось под угрозой уничтожения, символической национализации либо коммеморации в качестве «тоталитарного искусства».

В статье выявляются общие черты и страновые различия политики памяти по отношению к Югославии и связанных с ней событий прошлого в республиках бывшего СФРЮ. Анализируются компоненты «позитивного» и «негативного югославизма», югоностальгии и титостальгии, показывается различие между использующими их политическими силами. Выявляются контуры конфигурации политики памяти по отношению к Югославии в Сербии и Боснии и Герцеговине. На этих примерах показывается, как различие в условиях их развития влияет на наполнение и распространение «позитивного» и «негативного югославизма».

Рассматривая историческую память как дискурсивный феномен, автор изучает место «исторического аргумента» в том семиотическом пространстве, которое формируется вокруг деятельности Министерства иностранных дел России. Основной тезис заключается в том, что обращение к прошлому призвано придать моральное обоснование проводимой внешней политике, однако ввиду доминирования этики добродетели, а не универсальных принципов активность сосредоточена на подчеркивании роли России и ее достижений. Основное внимание уделяется борьбе против нацизма в годы Второй мировой войны, меньшее - роли спасителя (например, Русско-турецкая война 1877-1878 гг. за освобождение болгарского народа) или ответственного члена военных союзов в другие периоды (Наполеоновские войны, Первая мировая).

Первая мировая война повлекла за собой волну формирования национальных государств и придала новый импульс процессу демократизации. Эти социальные и политические трансформации прослеживаются в мемориальной скульптуре послевоенного периода, отражающей память человечества о первой четверти XX в. Постепенный отход от традиций имперскости и использование символов национальных государств в художественном наполнении памятников передают интенсификацию нациестроительства, а обращение к тематике подвига простого человека и отсылка к героике мира отображают очередной всплеск демократизации. В статье подчеркнута значимость функции мемориальных комплексов как объектов воспроизведения коллективной памяти.